Психотерапия в особых состояниях сознания. Ахмедов Т.И.
применялся гипноз, специально остановимся на понимании специфики гипноза как состояния сознания в рамках этого подхода.
По мнению Л. Шертока, «гипноз представляет собой особое состояние сознания, предполагающее определенное изменение психофизиологической реактивности организма (1982). Он оп¬ределяет гипноз как «четвертое состояние организма» (наряду с состоянием бодрствования, сна и сновидений).
A. М. Свядощ полагает, что гипнотический сон — «состояние суженного сознания, вызванное действиями психотерапевта и характеризующееся повышенной внушаемостью» (1982).
B. Е. Рожнов понимает гипноз как особое психологическое состояние, возникающее под влиянием направленного психического воздействия и отличающееся как от сна, так и от бодрствования. По его мнению, гипноз — психофизиологический феномен, при котором постоянно наличествующий синэргизм сознательного и неосознанного приобретает известную трансформацию в том смысле, что их сочетанная деятельность диссоциируется и одновременно может выступать равно как осознаваемая, так и неосознаваемая психическая продукция. «Глубокий гипноз, — пишет В. Е. Рожнов, — есть качественно определенное психофизиологическое состояние, возникающее как результат специфической работы мозга на особый режим. Отличительной чертой гипноза как состояния является строгая, не свойственная ни сну, ни бодрствованию избирательность в усвоении информации» (1985).
Несколько иначе понимали феномен особых состояний со¬знания сторонники экспериментально-психологического под¬хода. Так или иначе они подчеркивали важность внушения при понимании этих состояний и существенную роль отводили социо-культурным факторам. Здесь мы рассмотрим лишь наибо-лее известные концепции К. Халла, Р. Уайта, Б. Ф. Поршнева, Дж. Сарбина, А. Добровича, П. Жане и др.
Как уже известно из исторического обзора, И. Бернгейм, обескураженный острой дискуссией с учеными школы Сальпетриер и не соглашаясь с А. Льебо, в конце концов заявил в полемическом запале: «Гипнотизма не существует, есть только внушаемость». Исходя из этой посылки, психолог-бихевиорист К. Халл (1933) тщательно изучал пределы внушаемости. По его мнению, внушаемость удерживает словесные (символи-ческие) процессы субъекта в состоянии пассивности и позво¬ляет реализоваться словесным побуждениям (символическая стимуляция), которые передаются экспериментатором. Эта точ¬ка зрения близка к тому, что И. Бернгейм называл «законом идеодинамики», согласно которому в определенных условиях идея может непосредственно претворяться в движение. Отсю¬да И. Бернгейм (1917) заключил, что внушаемость — это спо¬собность поддаваться влиянию «идеи, воспринятой мозгом», и реализовать ее.
Начиная с Р. Уайта (1941), в понимании феноменов особых состояний сознания произошли значительные перемены, обу¬словленные тем, что исследователи стали учитывать фактор мотивации. Р. Уайт определял поведение в трансе как экспрес¬сивное, напрааченное к определенной цели, которая по существу состоит в пассивном поведении, подчинении постоянным указаниям экспериментатора, в соответствии с тем, как гипно¬тизируемый субъект их себе представляет.
Интересную попытку соединить новейшие открытия в области археологии, антропологии, лингвистики и физиологии для объ¬яснения глубоких эволюционных слоев в особых состояниях сознания предпринял Б. Ф. Поршнев (1974). Раскрывая действие механизма суггестии, он, по сути, исходит из концепции соци¬ального происхождения высших психических функций человека (Л. С. Выготский, А. Р. Лурия): все высшие психические функции есть интериоризированные социальные отношения.
По мнению Б. Ф. Поршнева, зарождение второй сигнальной системы и появление языка напрямую связано с явлением суггес¬тии: «Вначале, в истоке, вторая сигнальная система находилась к первой сигнальной системе в полном функциональном биологи¬ческом антагонизме. Перед нашим умственным взором отнюдь не «добрые дикари», которые добровольно подавляют в себе вожде¬ления и потребности для блага другого: они обращаются друг к другу средствами инфлюации, к каковым принадлежит и суггес¬тия, для того, чтобы подавлять у другого биологически полезную тому информацию, идущую по первой сигнальной системе, и заменить ее побуждениями, полезными себе... Вторая сигнальная система родилась как система принуждения между индивидуума¬ми: чего не делать, что делать».
Он утверждает, что человек в процессе суггестии интериоризирует свои реальные отношения с другими индивидами, высту¬пая как бы Другим для самого себя, контролирующим, регулиру¬ющим и изменяющим благодаря этому собственную деятельность. Этот процесс уже не может осуществляться в действиях с предме¬тами, он протекает как речевое действие во внутреннем плане. Механизм «обращения к себе» оказывается элементарной ячей¬кой речи-мышления. Диспластия — элементарное противоречие мышления — трактуется Б. Ф. Поршневым, как выражение исходных для человека социальных отношений «мы — они». Развитие феномена суггестии в целом укладывается между двумя рубежами: «возникает суггестия на некотором предельно высоком уровне интердикции; завершается ее развитие на уровне возник¬новения контрсуггестии».
Свою гипотезу Б. Ф. Поршнев подтверждает данными нейрофизиологии о том, что из всех зон коры головного мозга человека, причастных к речевой функции (то есть ко второй сигнальной системе), эволгоционно древнее (первичнее) прочих — лобная доля, в частности, префронтальный отдел. Этот вывод отвечает тезису о том, что «у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, а особый род влияния одного индивида на действия другого — особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения».
Дж. Сарбин (1950) подчеркивает важность элемента ролевой игры (role-taking) в поведении гипнотизируемого. Игра является обычной формой его социально-психологического поведения, которая может реализоваться в особом состоянии сознания.
М. Орн (1959, 1962), воскресив идеи Р. Уайта и Дж. Сарбина, значительно обогатил их. Он был поражен тем фактом, что поведение гипнотизируемых зависит от господствующих в дан¬ное время представлений о гипнозе. В доказательство он при¬водит два примера диаметрально противоположного поведения: во время сеансов Ф. Месмера у пациентов, не получавших словесного внушения, возникали приступы конвульсий, тогда как при использовании метода Э. Куэ (он считает этот метод более совершенным) гипнотизируемые не проявляли никаких внешних признаков транса. М. Орн задал себе вопрос: имеет ли гипноз специфическую сущность или это полностью социально-культурный продукт? Чтобы выявить влияние предварительного знания (prior knowledge), он произвел следующие эксперименты.
На лекциях о гипнозе Орн говорил студентам, что одним из характерных признаков гипнотического состояния является каталепсия поднятой руки (что не соответствует действительности; каталепсия, как правило, проявляется в обеих руках одновременно, однако такое объяснение Орна казалось правдоподобным). Студенты, присутствовавшие на сеансе гипноза, видели, что пациенты, согласно полученной ими ранее установке, демонстрировали каталепсию поднятой руки. Загипнотизированные после этого студенты также обнаруживали каталепсию одной руки.
В данном случае пациент получал от гипнотизёра точные, хотя и не прямые указания о том, как себя вести. Но вопрос о зависимости поведения гипнотизируемого от экспериментатора иногда очень труден, поскольку гипнотизер может даже безотчетно, бессознательно внушить именно то, что он ожидает получить у пациента. В работе под названием «Специфические требования экспериментальной ситуации» М. Орн описывает совокупность указаний, передающих намерения или желания гипнотизера (в том числе скрытые, невысказанные указания экспериментатора и указания, связанные с процессом самого эксперимента).
Одним из важных открытий явилось то, что специфические требования экспериментальной ситуации влияют не только на пациента, но и на экспериментатора. Гипноз во многих отношениях можно рассматривать как «folie a deux» (сумасшествие вдвоем), каждый из вовлеченных в гипнотические отношения играет ту роль, которую другой от него ожидает. Пациент ведет себя так, как будто он не может сопротивляться внушениям гипнотизера, а тот играет роль всемогущей особы. Например, если пациент испытывает внушенные галлюцинации, то гипнотизер ведет себя так, будто эти галлюцинации отражают реальные явления (обращаясь к специфике эриксонианского гипноза, мы более подробно рассмотрим эти требования).
Это взаимное влияние гипнотизера и гипнотизируемого ярко проявилось в случае, когда экспериментатор был пред¬убежден против пациента, полагая, что тот является симулян¬том. На самом же деле пациент был способен впасть в глубокий транс. Гипнотический сеанс потерпел неудачу, так как пациент проявил враждебность к гипнотизеру, который, делая обычное внушение, не сумел вполне убедительно сыграть свою роль.
Бротто (1936) подчеркивал значение бессознательной связи между гипнотизером и пациентом. Он цитировал работу одного из хирургов, который использовал скопохлоралозу как вспомогательное средство при анестезии. Бротто, как известно, считал, что этот препарат прежде всего способствует повышению внушаемости. Хирург не разделял его мнения, так как «теоретически не признавал использования гипноза и внушения». «Подмена воли, — говорил он (хирург), — это самая большая ошибка, которую может совершить человек по отношению к себе подобным». Бротто указывал: «Гипнотизеры обычно выбирают тех пациентов, которые для них желательны. Ж. Льеже и А. Льебо имели очень послушных пациентов. П. Буардель и Ж. Бабинский не могли заставить загипнотизирован¬ных выполнить внушение, которое, как они считали, должно было вызвать возмущение их морального сознания. В сущности, пациенты всегда выполняют те основные внушения, которые соответствуют предвзятым идеям гипнотизера. Во времена Ж. Шарко считалось, что у
По мнению Л. Шертока, «гипноз представляет собой особое состояние сознания, предполагающее определенное изменение психофизиологической реактивности организма (1982). Он оп¬ределяет гипноз как «четвертое состояние организма» (наряду с состоянием бодрствования, сна и сновидений).
A. М. Свядощ полагает, что гипнотический сон — «состояние суженного сознания, вызванное действиями психотерапевта и характеризующееся повышенной внушаемостью» (1982).
B. Е. Рожнов понимает гипноз как особое психологическое состояние, возникающее под влиянием направленного психического воздействия и отличающееся как от сна, так и от бодрствования. По его мнению, гипноз — психофизиологический феномен, при котором постоянно наличествующий синэргизм сознательного и неосознанного приобретает известную трансформацию в том смысле, что их сочетанная деятельность диссоциируется и одновременно может выступать равно как осознаваемая, так и неосознаваемая психическая продукция. «Глубокий гипноз, — пишет В. Е. Рожнов, — есть качественно определенное психофизиологическое состояние, возникающее как результат специфической работы мозга на особый режим. Отличительной чертой гипноза как состояния является строгая, не свойственная ни сну, ни бодрствованию избирательность в усвоении информации» (1985).
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ
Несколько иначе понимали феномен особых состояний со¬знания сторонники экспериментально-психологического под¬хода. Так или иначе они подчеркивали важность внушения при понимании этих состояний и существенную роль отводили социо-культурным факторам. Здесь мы рассмотрим лишь наибо-лее известные концепции К. Халла, Р. Уайта, Б. Ф. Поршнева, Дж. Сарбина, А. Добровича, П. Жане и др.
Как уже известно из исторического обзора, И. Бернгейм, обескураженный острой дискуссией с учеными школы Сальпетриер и не соглашаясь с А. Льебо, в конце концов заявил в полемическом запале: «Гипнотизма не существует, есть только внушаемость». Исходя из этой посылки, психолог-бихевиорист К. Халл (1933) тщательно изучал пределы внушаемости. По его мнению, внушаемость удерживает словесные (символи-ческие) процессы субъекта в состоянии пассивности и позво¬ляет реализоваться словесным побуждениям (символическая стимуляция), которые передаются экспериментатором. Эта точ¬ка зрения близка к тому, что И. Бернгейм называл «законом идеодинамики», согласно которому в определенных условиях идея может непосредственно претворяться в движение. Отсю¬да И. Бернгейм (1917) заключил, что внушаемость — это спо¬собность поддаваться влиянию «идеи, воспринятой мозгом», и реализовать ее.
Начиная с Р. Уайта (1941), в понимании феноменов особых состояний сознания произошли значительные перемены, обу¬словленные тем, что исследователи стали учитывать фактор мотивации. Р. Уайт определял поведение в трансе как экспрес¬сивное, напрааченное к определенной цели, которая по существу состоит в пассивном поведении, подчинении постоянным указаниям экспериментатора, в соответствии с тем, как гипно¬тизируемый субъект их себе представляет.
Интересную попытку соединить новейшие открытия в области археологии, антропологии, лингвистики и физиологии для объ¬яснения глубоких эволюционных слоев в особых состояниях сознания предпринял Б. Ф. Поршнев (1974). Раскрывая действие механизма суггестии, он, по сути, исходит из концепции соци¬ального происхождения высших психических функций человека (Л. С. Выготский, А. Р. Лурия): все высшие психические функции есть интериоризированные социальные отношения.
По мнению Б. Ф. Поршнева, зарождение второй сигнальной системы и появление языка напрямую связано с явлением суггес¬тии: «Вначале, в истоке, вторая сигнальная система находилась к первой сигнальной системе в полном функциональном биологи¬ческом антагонизме. Перед нашим умственным взором отнюдь не «добрые дикари», которые добровольно подавляют в себе вожде¬ления и потребности для блага другого: они обращаются друг к другу средствами инфлюации, к каковым принадлежит и суггес¬тия, для того, чтобы подавлять у другого биологически полезную тому информацию, идущую по первой сигнальной системе, и заменить ее побуждениями, полезными себе... Вторая сигнальная система родилась как система принуждения между индивидуума¬ми: чего не делать, что делать».
Он утверждает, что человек в процессе суггестии интериоризирует свои реальные отношения с другими индивидами, высту¬пая как бы Другим для самого себя, контролирующим, регулиру¬ющим и изменяющим благодаря этому собственную деятельность. Этот процесс уже не может осуществляться в действиях с предме¬тами, он протекает как речевое действие во внутреннем плане. Механизм «обращения к себе» оказывается элементарной ячей¬кой речи-мышления. Диспластия — элементарное противоречие мышления — трактуется Б. Ф. Поршневым, как выражение исходных для человека социальных отношений «мы — они». Развитие феномена суггестии в целом укладывается между двумя рубежами: «возникает суггестия на некотором предельно высоком уровне интердикции; завершается ее развитие на уровне возник¬новения контрсуггестии».
Свою гипотезу Б. Ф. Поршнев подтверждает данными нейрофизиологии о том, что из всех зон коры головного мозга человека, причастных к речевой функции (то есть ко второй сигнальной системе), эволгоционно древнее (первичнее) прочих — лобная доля, в частности, префронтальный отдел. Этот вывод отвечает тезису о том, что «у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, а особый род влияния одного индивида на действия другого — особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения».
Дж. Сарбин (1950) подчеркивает важность элемента ролевой игры (role-taking) в поведении гипнотизируемого. Игра является обычной формой его социально-психологического поведения, которая может реализоваться в особом состоянии сознания.
М. Орн (1959, 1962), воскресив идеи Р. Уайта и Дж. Сарбина, значительно обогатил их. Он был поражен тем фактом, что поведение гипнотизируемых зависит от господствующих в дан¬ное время представлений о гипнозе. В доказательство он при¬водит два примера диаметрально противоположного поведения: во время сеансов Ф. Месмера у пациентов, не получавших словесного внушения, возникали приступы конвульсий, тогда как при использовании метода Э. Куэ (он считает этот метод более совершенным) гипнотизируемые не проявляли никаких внешних признаков транса. М. Орн задал себе вопрос: имеет ли гипноз специфическую сущность или это полностью социально-культурный продукт? Чтобы выявить влияние предварительного знания (prior knowledge), он произвел следующие эксперименты.
На лекциях о гипнозе Орн говорил студентам, что одним из характерных признаков гипнотического состояния является каталепсия поднятой руки (что не соответствует действительности; каталепсия, как правило, проявляется в обеих руках одновременно, однако такое объяснение Орна казалось правдоподобным). Студенты, присутствовавшие на сеансе гипноза, видели, что пациенты, согласно полученной ими ранее установке, демонстрировали каталепсию поднятой руки. Загипнотизированные после этого студенты также обнаруживали каталепсию одной руки.
В данном случае пациент получал от гипнотизёра точные, хотя и не прямые указания о том, как себя вести. Но вопрос о зависимости поведения гипнотизируемого от экспериментатора иногда очень труден, поскольку гипнотизер может даже безотчетно, бессознательно внушить именно то, что он ожидает получить у пациента. В работе под названием «Специфические требования экспериментальной ситуации» М. Орн описывает совокупность указаний, передающих намерения или желания гипнотизера (в том числе скрытые, невысказанные указания экспериментатора и указания, связанные с процессом самого эксперимента).
Одним из важных открытий явилось то, что специфические требования экспериментальной ситуации влияют не только на пациента, но и на экспериментатора. Гипноз во многих отношениях можно рассматривать как «folie a deux» (сумасшествие вдвоем), каждый из вовлеченных в гипнотические отношения играет ту роль, которую другой от него ожидает. Пациент ведет себя так, как будто он не может сопротивляться внушениям гипнотизера, а тот играет роль всемогущей особы. Например, если пациент испытывает внушенные галлюцинации, то гипнотизер ведет себя так, будто эти галлюцинации отражают реальные явления (обращаясь к специфике эриксонианского гипноза, мы более подробно рассмотрим эти требования).
Это взаимное влияние гипнотизера и гипнотизируемого ярко проявилось в случае, когда экспериментатор был пред¬убежден против пациента, полагая, что тот является симулян¬том. На самом же деле пациент был способен впасть в глубокий транс. Гипнотический сеанс потерпел неудачу, так как пациент проявил враждебность к гипнотизеру, который, делая обычное внушение, не сумел вполне убедительно сыграть свою роль.
Бротто (1936) подчеркивал значение бессознательной связи между гипнотизером и пациентом. Он цитировал работу одного из хирургов, который использовал скопохлоралозу как вспомогательное средство при анестезии. Бротто, как известно, считал, что этот препарат прежде всего способствует повышению внушаемости. Хирург не разделял его мнения, так как «теоретически не признавал использования гипноза и внушения». «Подмена воли, — говорил он (хирург), — это самая большая ошибка, которую может совершить человек по отношению к себе подобным». Бротто указывал: «Гипнотизеры обычно выбирают тех пациентов, которые для них желательны. Ж. Льеже и А. Льебо имели очень послушных пациентов. П. Буардель и Ж. Бабинский не могли заставить загипнотизирован¬ных выполнить внушение, которое, как они считали, должно было вызвать возмущение их морального сознания. В сущности, пациенты всегда выполняют те основные внушения, которые соответствуют предвзятым идеям гипнотизера. Во времена Ж. Шарко считалось, что у
Гипноз Автор: Ахмедов Т.И.
